Я тогда училась в УрГУ, на историческом факультете, на кафедре социально-культурного сервиса и туризма. Писала курсовую, и мой научный руководитель предложил поработать с темой уличного искусства. 

Я пошла за литературой в офис фестиваля «Стенограффия». Зашла, и первое, на что обратила внимание, — безумный бардак, творческий беспорядок. Там уже были Евгений Фатеев, Андрей Колоколов, Константин Рахманов — идеологи и сооснователи фестиваля. 

Все началось с того, что я ходила за книгами, изучала мировое уличное искусство, вписывалась в проекты в качестве волонтера. Постепенно я влилась в команду, и меня официально пригласили работать в «Стенограффию». Это мне было очень близко. Мне всегда хотелось менять что-то вокруг.

Первый фестиваль прошел без меня, а с 2011 года я уже полноценно участвовала в его организации. Мой первый проект вместе с командой был фестиваль рекламы. В отличие от большинства платных фестов, у нас участие было бесплатным.

Мы сделали так, чтобы любой молодой и талантливый студент мог участвовать, даже если у него нет агентства, которое за него заплатит.

Мы подсвечивали талант молодых, новых креативщиков. Например, с нами сотрудничала художница Даша Овечкина, которая потом работала в «Восходе», а сейчас в Амстердаме делает проекты для Nike. Был с нами Антон Рожин — сейчас он креативный директор «Восхода». Мы общались, поддерживали талантливых людей со всей страны.

Рекламный фестиваль продержался до 2014 года, потом мы его закрыли. Параллельно все это время мы занимались «Стенограффией». 

Вначале, в 2011—2012 годах, когда мы еще учились и организовывали все на ходу, мы больше думали не о созидании, а о том, как выжить в этом хаосе. Все было безумно, как стихия.

А когда фестиваль заканчивается, оглядываешься назад и понимаешь: «Ого, это мы сделали. Мы повлияли, и людям это нравится». Особенно вдохновляют отзывы людей: когда они говорят, что им что-то нравится, что это их вдохновляет, что меняется их взгляд на город. Ты начинаешь понимать, что влияешь на восприятие города, на то, как люди видят место, в котором живут. Это невероятно мотивирует и двигает вперед.

Первый фестиваль был настоящим кошмаром, который страшно вспоминать. Не было четкого функционала и распределения обязанностей. Все мы были молодые, мне тогда был 21 год, в команде люди чуть старше, и никто из нас не был профессиональным организатором. 

Несмотря на весь хаос, это был невероятный опыт. Я говорю с любовью, как о крутом незабываемом приключении, и я счастлива, что прожила такой опыт. После первого фестиваля, например, Андрей Колоколов (один из организаторов. — Прим. ред.) почти год не пользовался телефоном: столько звонков и вопросов было. Тогда город еще не привык к уличной живописи: постоянные вызовы в полицию, разборки, объяснения — вечные конфликты. Это были годы преодоления, когда мы учились делать и взаимодействовать с городом.

Сегодня «Стенограффия» совершенно не похожа на то, с чего мы начинали. Это постоянное развитие, трансформация. Проект превратился в настоящую институцию. Мы выстроили работу с городом, художниками, властью, медиа и бизнесом — это работает как единый маховик. Мы делаем фестиваль не ради того, чтобы просто нарисовать, а с определенной логикой: каждый объект имеет смысл, приезжают лучшие авторы. Если в 2011 году приезжало около 150 человек, то сейчас людей меньше, но масштаб проектов больше — они крупные и разносторонние.

Екатеринбург сейчас — один из немногих городов, где можно спокойно творить, легально или нелегально, уже не имеет значения. Люди привыкли, что на улице что-то происходит, они скорее придут помочь, чем будут препятствовать. Здесь среда абсолютно готова к творчеству.

Однажды у нас был момент, когда проект мог не состояться из-за отсутствия денег. Но город нас поддержал. И речь именно о людях — жители активно включились: писали письма, публиковали новости, проявляли внимание к проблеме. Они увидели, что это настоящий проект, который людям нужен, и не хотели мириться с тем, чтобы «Стенограффия» остановилась.

Я не проходила курсов — всему училась на практике, общаясь с разными людьми. Главное — понять цель общения: с кем говорю, чего хочу достичь и что нужно собеседнику. Это как черный пояс гибкой коммуникации. На фестивале бывало всякое: художник разбил телефон и сбежал ночью, приходилось искать его; кто-то устраивал скандалы в офисе. Нужно сохранять гибкость и понимать потребности людей, ведь стандартный подход не работает.

С годами моя «нейронная сеть» натренировалась. В работе приходится общаться со всеми — от художников и чиновников до охранников. Главное — держать цель, сглаживать острые моменты и спокойно идти вперед: к бюджету, лестнице, оборудованию или чему-то еще.

В Екатеринбурге очень много объектов уличного искусства, хотя они зачастую не выставлены на первую линию. Иногда приезжают люди и говорят: «Вы же столица уличного искусства, а у вас все не украшено». Я считаю такой подход неверным. Уличное искусство должно встраиваться в город, становиться частью его визуального и коммуникационного пространства.

И именно в Екатеринбурге удалось развернуть институциональную деятельность. В процессы вовлечено много людей — и те, кто создает объекты, и те, кто наблюдает. Сформировалась серьезная система: медиа пишут и поддерживают, бизнес готов вкладываться, город вовлечен в создание. И, что важно, только здесь, я уверена, существует настоящая свобода творчества.

Например, недавно один художник приехал и сказал, что был удивлен: ему дали возможность делать работу так, как он хотел. Его не ограничивали организаторы, не склоняли к безопасным формам. У нас есть доверие к автору, у администрации города — доверие к нашей команде, что мы соберем лучших и обеспечим отличный результат. Благодаря этому здесь могут появляться мощные эксперименты.

Когда мы начинали, подобных фестивалей было мало. Мы набирались опыта, делились им с другими командами, проводили лекции и консультации.

Сейчас у нас два направления: «Стенограффия» и продюсерская команда «Стенка», которую ведет Костя Рахманов — сооснователь фестиваля. «Стенка» реализует проекты по стране и за ее пределами — паблик-арт, городские инициативы. Так мы охватываем большую географию и ежегодно расширяемся.

Многие фестивали просто рисуют сотню муралов и уезжают, а мы ведем системную работу. Важно не просто «раскрасить» город, а встроить искусство в пространство, время и жизнь горожан. Это становится частью истории города, туристической особенностью, с маршрутами и волонтерским сообществом.

Я сама курирую это направление: наблюдаю за интересными авторами, приглашаю их и обсуждаю проект, исходя из особенностей их стиля. Например, художник Валентин Бобров работает с абстракцией, которую не всегда просто воспринимать. Я вижу потенциал этого направления и предлагаю ему масштабный проект, раскрывающий его стиль. Каждая работа обсуждается с учетом сильных сторон автора и возможных рисков.

Единственный случай, вышедший за рамки, — «Супрематический крест» Покраса Лампаса. Проект вызвал резонанс, но мы не хотим, чтобы наши работы вызывали у людей боль или раскалывали сообщество. Важно сохранить возможность развивать фестиваль, а не хайпить на скандалах.

Бывало, что художники рисовали нелегально, но плюсы фестиваля перекрывали риски. Сейчас работают профессионалы, для которых мы создаем безопасные условия. При желании можно организовать и граффити вне фестиваля, не вредя городу.

Теперь я руководитель фестиваля, и моя основная задача — курировать его художественное направление: отбор художников, работу над визуальной частью проектов, финансовое управление и взаимодействие с партнерами. Поскольку я по природе суперконтролер и очень ответственный человек, мне приходится учиться делегировать задачи, отпускать их, давать команде возможность развиваться самостоятельно. Это для меня настоящий вызов.

Главная моя функция сегодня — визионерская. Я развиваю фестиваль, придумываю новые проекты, ищу возможности для его дальнейшего роста. Мы понимаем, что уличное искусство уже не вызывает того интереса, что раньше; сейчас оно превращается в контент, правила игры поменялись. Моя задача — адаптировать фестиваль к новым реалиям и придумывать, каким он будет дальше.

Мы прошли несколько этапов: старт, середину фестиваля, нынешний этап, а скоро начнется четвертый этап. Он тоже будет связан с улицей, но это будут более комплексные, артистические проекты. Художники смогут проявлять себя в разных формах: на улице, в одежде, книгах, фильмах — в любых медиумах. Сейчас мы создаем небольшие вселенные, истории, экспериментируем. Это очень ответственная и волнующая работа, и фестиваль скоро будет меняться вместе с нами.

Сейчас уличное искусство интересует людей значительно меньше, чем раньше, это правда. Раньше мы были яркими, необычными, вызывали эффект «вау». Сейчас мы стали частью городской жизни, привычными, и это уже не производит того же впечатления. Конечно, проект любят, но оставаться в таком состоянии еще 20 лет нельзя, это нормальный вызов развития.

Людям нравится уличное искусство, потому что оно для них понятное. На улице художник общается с широкой аудиторией: короткая визуальная коммуникация может донести мысль, преобразить пространство, сделать его ярким. Каждый автор выбирает свой путь, и эта работа становится заметной и понятной. Сложное искусство остается в галереях, где к нему готовится зритель. На улице же любое произведение сразу вызывает эмоции — позитивные или негативные, но это уже взаимодействие, вовлечение. Позитивное может подтолкнуть человека прийти на экскурсию или обсудить проект. Негативное — вызвать вопросы, диалог. Люди имеют возможность вовлекаться, влиять на изменения вокруг себя. Это и есть самая мощная сила уличного искусства.

Творчество может проявляться в самых разных формах. Мы планируем двигаться в направлении по созданию контента. Это может быть комикс, длинный видеопроект, скульптуры, куклы — все, что интересно.

Мы готовим несколько новых проектов на стыке уличного искусства, диджитала и выпуска различных вещей. Минимум два из таких проектов уже запущены и появятся в этом сезоне. Есть и более масштабные идеи, над воплощением которых мы пока думаем. Это проекты международного уровня, и идея запускать их отсюда — настоящий вызов. Конечно, тревожно и страшно перед новым, что очень бодрит.

Одновременно есть операционная команда, которая будет реализовывать «Стенограффию» в следующем году. Фестиваль будет трансформироваться. Возможно, станет меньше стенок, но больше арт-проектов.

Если художник сейчас не перестроится, он окажется за бортом, потому что время меняется. Мы все сталкиваемся с искусственным интеллектом и с тем, как люди сейчас воспринимают искусство в цифре. Мир сегодня совершенно другой, даже по сравнению с тем, что было пять лет назад. Поэтому нужно развиваться и постоянно придумывать новое. 

Я очень люблю искусственный интеллект за то, что он меняет подход к творчеству. Раньше мы задавали вопрос: чем отличается дизайнер от художника? Дизайнер отвечает на вопрос: «Как я это сделаю?» — он решает задачу. Художник же определяет: «Что я буду делать?» Сейчас с искусственным интеллектом мы стоим перед более сложными вопросами, но имеем при этом мощный инструмент.

Поэтому тот, кто адаптируется к новым условиям, получает большие возможности. Я надеюсь, что со временем все перейдут на новые рельсы, потому что сопротивляться этому невозможно: процесс идет без нас.

Мы работаем сезонно, а на Урале сезон короткий: с мая по октябрь выкладываешься полностью, к осени приходишь в дофаминовую яму и чувствуешь опустошение. Но я научилась проживать это выгорание: это часть годового цикла.

Зимой восстанавливаюсь дома, с животными, мужем, семьей, отключаюсь от гаджетов. Баланс важен — заземлиться, набрать ресурс и придумать, куда двигаться дальше. Но понимаю: только в заземлении развития нет, нужна активность.

Я не умею все время быть ровной: ресурс теряю и набираю. Хочу побед, ради которых иногда иду во вред себе, хотя со временем меньше. Побед без потерь не бывает. Адреналин разжигает — хочется делать много, побеждать, создавать большее, чем ты сам. Потом упадок, восстановление — и к концу зимы снова появляется желание действовать.

Уральцы — сильнейшие эксперты в современном искусстве. В Екатеринбурге проходят экскурсии, подкасты, дискуссии — насыщенная программа, которую мало где встретишь. Люди вовлечены в процессы, а база волонтеров насчитывает сотни людей. Они не просто наблюдают, а создают вместе с нами. Горожане присылают предложения, где разместить арт-объекты, — от забавных до очень интересных. 

Показательный случай — кассир в нашей любимой пироговой узнала нас по футболкам и спросила: «А Артем Стефанов приедет в этом году?» Хотя это не самый очевидный художник для публики, она знала его работы. Мы сотрудничаем с Артемом с 2011 года, когда он сделал одну из первых крупных работ фестиваля.

Почти все участники российского стрит-арт-сообщества так или иначе были причастны к «Стенограффии», что создает ощущение общности и постоянного взаимодействия с городом.

Я не могу утверждать, что существует какое-то единое понятие уральской сцены, ее обычно называют так, если художник родом отсюда.
Тем не менее имена, которые мы активно видим в новостях и публикациях, имеют большой вес. Их работы чаще всего направлены на определенные высказывания: от Тимы Ради до Вовы Абиха. В основном это был текстовый стрит-арт. Например, Рома Бантик также создавал работы с такой концепцией.

Стрит-арт-сцена в России очень сильная и конкурентоспособная, и мы отбираем художников с учетом международного уровня. Я вижу уровень работ в других странах и горжусь высоким уровнем профессионализма наших авторов. Качество их работ действительно редко встречается где-либо еще.

Я живу на ВИЗе и хожу в офис прямо по проспекту Ленина. По пути на работу встречаю забор, посвященный кириллическим шрифтам; кроме этого, рядом есть интересные произведения. Сегодня я, например, проезжала по району и обратила внимание на пластилинового человечка, который мне очень нравится, — работу Тимура Форка. Также рядом есть работа испанского художника на улице Крауля, большой мурал, который мне особенно близок: он сочетает современную иллюстрацию и советский монументализм удивительным образом, и результат получился неожиданным даже для самого автора.

Без телефона, конечно! У меня, кстати, очень смешная галерея: счетчики, кошки, собаки, стенки либо какие-то мероприятия и фестивали. Также локации — либо я их подмечаю сама, либо нам присылают фотографии. Работы художников у меня появляются в телефоне, когда я путешествую, фотографирую их. А храню их чаще всего в таблицах, на полках или в других системах.

«Стенограффия» — это коммуникация. Поэтому без мессенджеров. В разное время использовались разные: в Ханты-Мансийске, например, через Viber, где-то только «ВКонтакте», где-то SMS, а где-то вообще связи не было. В таких условиях приходилось передавать информацию лично — ногами, потому что Сети нет. В особых зонах, например в Заполярье, единственным оператором, который ловил, был «Мотив». Мы добирались до Нового Уренгоя и Нового Порта на вертолете, и там он реально работал.

И то и другое. Я использую Google Keep для заметок: задачи, мысли, идеи — все там отмечаю. Структурированно или нет — по-разному. Поэтому выбрать что-то одно невозможно.

У меня есть распределение внутри команды: определенные люди отвечают за свои чаты. За партнеров отвечает один человек, за волонтеров другой. Я захожу, только если вопрос касается меня и нужно вмешаться. Такая система с дежурными по чатам сильно помогает: кто-то ведет всю коммуникацию, я подключаюсь только при необходимости.

В начале фестиваля, когда я работала с кнопочным телефоном, аппарат часто садился, а связи не было. У меня был набор распечаток с номерами всех участников. Если нужно было связаться, я подходила к человеку на улице, объясняла ситуацию: телефон сел, нужно позвонить. Иногда не с первого раза, но мне давали возможность позвонить. Главное — видеть цель и не видеть препятствий.